О камчатском походе Луки Семенова Мороско
Здесь приводится отрывок из труда Бориса Петровича Полевого «Новое об открытии Камчатки», часть 2, глава 8.
Глава восьмая
НОВОЕ О КАМЧАТСКОМ ПОХОДЕ ЛУКИ СЕМЕНОВА МОРОСКО (1695-1696 гг.)
1. СТАРИННЫЕ ИЗВЕСТИЯ О ПОХОДЕ Л. С. МОРОСКО СТАРИЦЫНЕ
Камчатская экспедиция Луки Семенова Мороско 1695—1696 гг. до сих пор остается недостаточно изученной. Подробно ознакомиться с ней необходимо по нескольким причинам.
Во-первых, именно этот поход вызвал особый интерес к Камчатке у анадырских казаков и побудил Владимира Атласова в конце 1696 г. организовать свой исторический поход 1697— 1699 гг., который привел к окончательному присоединению Камчатки к России.
Во-вторых, за последние четыре десятилетия в российских богатейших архивах было обнаружено немало ценных документов, проливающих свет на многие подробности камчатского похода Л. С. Мороско. С этими новыми находками необходимо познакомить камчатских краеведов.
В-третьих, сам поход Л. С. Мороско, безусловно, сыграл очень важную роль в истории Камчатки. Кое-кто ошибочно считал, что именно этот поход на Камчатку был самым первым. В 1727 г. обер-секретарь российского сената Иван Кирилов в своем известном сочинении "Цветущее состояние Российского государства" писал о Камчатке: "Сыскана та земля назад тому близ тридцати лет от Анадырского острогу служилым человеком Морозкой Суприцыным (так в публикации. — Б. П.), который ведал тот острог и окрестных иноземцев. Когда уведал о ней Старицын от иноземцов про Камчатку, то в десяти человеках служилыми людьми в платье иноземческом ходил внутрь Камчатки и разведал: можно ли оную землю под Российскую руку покорить...". И в некоторых поздних публикациях (вплоть до середины XX века!) поход Луки Мороско также иногда ошибочно назывался первым посланным на Камчатку. Крайне скупо рассказывал об этом походе также С. П. Крашенинников и другие участники Второй Камчатской экспедиции. Не богаче были сведения и в других публикациях до середины XX века. И только в трехсотлетие камчатского похода Л. С. Мороско удалось значительно расширить о нем представления.
2. ПОДЛИННОЕ ЗНАЧЕНИЕ ЦЕННОЙ НАХОДКИ АЛЕКСАНДРА КОПАНЕВА
В 1954 г. большой знаток истории Севера А. И. Копанев обнаружил в отделе рукописной и редкой книги Библиотеки Академии наук ранее неизвестную рукопись о Камчатке. Не будучи специалистом по Дальнему Востоку, Копанев попросил проанализировать содержание этой рукописи М. И. Белова, который и решил, что в ней описывается неизвестный русский поход на Камчатку 1691 — 1692 гг.
Вот полный текст этого документа.
"7... году месяца Якуцкого города и присутствия Якуцкого же в дальнем растоянии на реке Анадыре, завомое "за Носом", из острогу Анадырского пошли устужане, промышленные русские люди, иных разных городов пятнадцать человек, в них же бе первенствеши человек именем Лука... сын прозванием Старицын, по нем вторы человек... сын Голыгин, родом устужане, а по Якуцкому городу служивые люди посланцы были из Якуцка в Анадырский острог ради ясашного збору, и тамо има дошедшема и пребыста время немалое ради ясашного збору с ламуцких и з юкагирских иноземцов.
И оттоле нача промышляти, камо бы им проведати место и людей незнамых прежде бо сего намерения слух им носился чрез юкагирских иноземцов про камчацких людей и от того слуху паде им намерение тамо итить. И присовокупив к себе 57 человек и поидоста там ради соболиного промыслу чрез хрепты и лесные и пустые места в неведомыя страны. И в том пути в своем намерени камо им мысль была и путь надлежал в далное растояние, и тамо находили при реках в пустых местах людей немногое число на промыслу же соболином кочевых не в далном растоянии от тоих жилищ немногое число в разных неближних местах тунгуские породы. И с ними те промышленные люди торговали и меняли на свои хлебные припасы иноземские товары соболи и лисицы малое число, рублев по пяти и по шести на человека. А иные не торговали. И в том познании и в сходстве и в поговорках, зговоряся промеж собой, почали спрашивать у тех иноземцов: "Вы откуда и где ваши жилища?" Отповедаша нам: "Мы живем здеся не в далнем растоянии". И пригласиша нас до своих жилищ. Мы же к ним идаху и обитаху у них дни некий и на иные дни идущим в другие жилища. По сих же достиже и тое их жилищ от единого жилища до другого ходу дни по два и по три и по единому у сих пребыша дни некий более. Прочие места далного ради растояния ходити не смеяхом за малолюдствием не взохотеща с нами же бе и прежные их два человека взяша с собою ради верности. Они же обещася хранить нас. Нам же живущим у них вопросиша их: "Кто владеет вами?" Они же рекоша нам: "Мы живем сами собою и нихто нами не владеет". Наши же еще вопросиша их: "Вас в здешнем месте много ли живет?" Они же отведаша нам: "Много есть людей, но далече". Наши же люди даша им дары хлебными припасы — фунта по два и по три и по пяти фунтов на человека ради припознания. И то немногим, кои у них обретаются по начальнийше. А иным даваху котлы медные содружебства ради, прочим же топоры, овым же ножи, иным же иное и тако их почтиша. Они же, иноземцы, нас вопросиша: "Вы откуда и где живете?" Мы же с(к)азаша им подробну все о себе. Они же нам глаголят: "И вы напредки будете ли к нам приходити?" Мы же сказахом им: "Будем к вам приходить напредки". Наши же еще вопросиша их: "Бывают ли к Вам какие люди?" Они же отповедаша нам: ''Бывают и приходят к нам и мы к ним ходим же". Наши же еще вопросиша их: "Где те люди живут?" Они же глаголят: "Далече". "И много ли их?" Они же скажаша: "Множество". Мы же паки вопросиша их: "Каковы тамо люди возврасты и собою?" Отповедаша: "Всякими возврасты велицы и малии". Еще вопросиша: "И хто ими владеет и есть ли у них большие над ними и есть ли у них грады или иное что и вси ли во едином месте живут?" И отповедаша: "Больших над собою имеют многих, всякой во своем остроге". Мы же вопросиша: "Много ли имеют у себя острогов?" Отповедаша: "Много". "И в каковых местах стоят те остроги?" И сказаша нам: "Те остроги стоят при реках и при мори". Мы же вопросиша у них: "Не бывает ли промеж ими драки или войны?" Они же отповедаша нам: "Бывает между собою, у них которой острог с острогом вблизости стоит, воюются". Мы же вопросиша: "Какое у них оружие и чем бьются?" Отповедаша: "И з луков, стрелы вместо железа каменные".
Железо у них не родится и руду плавить не умеют. А железо, кое мы привозим, то и покупают чрез иные иноземцы, как прежде к нам и в прочие остроги бывали прежде тех камчацких людей многими годами, когда наши ходили на Ламу и Колому. И с тех времен чрез тех иноземцов то железо к ним доходило, и с того железа делали копья и теми копьями воюются. Еще у них бывают бои, когда единыя ко другим ко острогу приступаху, и тогда из острогу сверху состамых концов лес бросяху и бревна спущаху и тако бьющиеся и людей убиваху. И еще из ремней камением бросяхуся по писаному, ис пращи промеж собою далече велми досязаху и тако убивахуся.
А остроги имеют пространны. Того ради промеж собою, когда брань творят, тогда скот свой — елени, в остроги заставаху и в то время у себя держаху. Донележе брань престанет, тогда же елени из острогу роспущаху. А в тех своих войнах и в плене бираху человеки между собою и на выкуп отдаваху. А жилища у себя имеют в тех острогах зимою в земле, а летом имеют над теми ж зимними юртами наверху на столбах, подобны лабазам, ту жевяху. А промеж теми острогами от острогу до острогу ходу дни по два и по три и по пяти и 6 дней. Овые же иноземцы оеленными нарицахуся, у коих елени есть, тако и словущи. А у которых елений нет, те называются иноземцы сидячи, тако и словущи, потому что елений не имеют и ездить не на чем. Оленних же честнейши в своем намерении почитахуся, другим зазираху и укоряху между собою, кои елений не имеют. И еще у них вопросиша: "Что у себя животы имею ли, какие и что у них родится?" Отвечаша же: "Елений имеют множество, на них ездят". "Еще что у них бывает?" Отповедаша: "Соболи, лисицы и иные звери бывают".
А про иное мы не знаем, что есть у них или нет. Нам же возвращающимися восвояси по времени же достигаша и дошедши во свой острог в Анадырь и ту пребыща до времени. В другие же год паки к ним приидаша двадесять человек и начаща жити с ними и к ним приходити в жилище их и почали с ними торговати и мелушными товаренцами менять, у кого какие прилучилися. А иные наши рыбы, зверей по рекам хождаху промышляти не в далном растоянии от зимовья нашего, человека по два и по 3 и по 5 человек, а инии же по улусам их також хождаху своих ради потреб и ради проведения и подсмотрения чтобы у них познати, каковы у них нравы и какое в них состояние обретается".
Судя по тому, что уже в первом абзаце указывалось, что возглавлял этот поход Лука "прозванием Старицын", и при нем "вторым человеком" был Голыгин, и всего в походе участвовало 15 русских, можно было бы сразу сделать вывод, что здесь шла речь об известном камчатском походе Луки Семенова Мороско Старицына 1695—1696 гг. Но М. И. Белов отверг этот вывод и стал доказывать, что в приведенном тексте речь шла о неизвестном русском походе на Камчатку, совершенном еще в 1691 — 1692 гг. Кратко напомним цепочку его рассуждений...
Прежде всего Белов остановился на вопросе, о каком Голыгине шла речь в этой рукописи. Изложив свою версию истории служб двух Голыгиных — Ивана Осипова и Ивана Васильева, он безог¬ворочно объявил, что здесь шла речь об Иване Васильеве Голыгине, который будто бы трижды ходил "в коряки": первый раз — между 1686—1689 гг., второй — с 1691 г. до 16 апреля 1692 г. и третий — вместе с Лукою Мороско — в 1695—1696 гг. Из этих трех походов он обратил серьезное внимание лишь на второй. В первом походе Лука Семенов не мог участвовать, так как в 1688 г. он жил еще в Якутске. Отверг Белов и третий поход. Он писал: "Предположение может пасть на последний, третий его поход в 1695 - 1696 гг. Точно известно, что этот поход был предпринят Иваном Голыгиным вместе с Лукой Морозко. Но так может показаться при первом знакомстве с библиотечной рукописью. Если проанализировать ее глубже, то подобное предположение отпадет само собой. В самом деле, поход 1695—1696 гг. на Камчатку был предпринят анадырскмими казаками по прямому распоряжению приказчика Михаила Многогрешного. Это был типичный служивый поход, имеющий целью сбор ясака и подведение "под царскую руку" новых племен. В рукописи же идет речь о походе, предпринятом по частной инициативе. Автор записей говорит, что казаки "нача промышляти, камо бы им проведати место и людей незнаемых — прежде бо сего намерения слух им носился через юкагирских иноземцов про камчацких людей и от того слуху паде им намерение тамо итить. И присовокупив к себе 57 человек и поидоста там ради соболиного промыслу чрез хрепты и лесные и пустые места в неведомые страны".
В этом походе налицо частная, а не казенная инициатива, казаки и промышленные люди шли на Камчатку промышлять торговать, а не собирать ясак. Однако самым веским доказательством против того, что в рукописи имеется в виду путешествие Мороско и Голыгина в 1695—1696 гг. является их сообщение о втором походе, предпринятом анадырскими же служилыми и промышленными людьми вслед за окончанием первого похода. Как известно, после возвращения Луки Мороско с Камчатки в апреле 1696 г. и последовал в декабре поход Владимира Атласова, а не тот, о котором говорится в библиотечной рукописи". Отсюда М. И. Белов и делал вывод, что в рукописи Библиотеки Академии наук мог быть описан лишь поход 1691—1692 гг.
Но можно ли согласиться с этими доводами?
К сожалению, Белов собрал очень мало сведений о службе Луки Семенова Мороско Старицына. Между тем по архивным данным можно получить достаточно полное представление об этом своеобразном человеке.
По окладным книгам Якутского острога видно, что Лука Семенов Мороско начал свою государеву службу 4 августа 1678 г. в качестве "холостого казака". Уже три года спустя он был обвинен в Якутске в том, что при воеводе Приклонском был "в бунту и одиначестве". За это он впервые был выслан на Анадырь, где также вел себя дерзко, "не бояся Бога и не помня крестного целования", жил "бестрашно".
После возвращения в Якутск он был вскоре, в 1688 г., послан на службу в верховья Алдана и оттуда ходил "на покати", то есть к Становому хребту и даже к верховьям реки Зеи. Во время этого похода он открыл месторождение слюды-мусковита. Позже ему приказали вторично "побывать около слюды". Но этот второй поход оказался малоудачным.
Белов полагал, что Лука Семенов Мороско уже в 1691 г. пошел с Анадыря на Камчатку. Но из документов видно, что 11 июня 1691 г. Мороско еще находился в Якутске. Несколько позже он вместе с Григорием Пущиным и Иваном Осиповым Голыгиным был послан на Индигирку. Во время перехода на верховья Индигирки они попали в засаду, устроенную эвенами-ламутами. Григорий Пущин был убит, а Мороско и Голыгин добрались до индигирского Зашиверского острога уже в "200 г.", то есть в год, который начался с 1 сентября 1691 г. В Санкт-Петербурге была найдена подлинная челобитная, которая начиналась со слов: "Казак Лучка Семенов челом бьет, в нынешнем в 200 году послан был с Индигирки реки казак Максимко Струков в Анадырское зимовье за Нос с отписками, и он, Максимко, судом божьим на дороге занемочью остался и те переводные отписки отдал мне, Лучке, на тринатцать лисиц". 16 марта 1692 г. Лука Семенов Мороско прибыл на Анадырь и по распоряжению Афанасия Пущина явился к анадырскому приказному Семену Чернышевскому. Таким образом, Лука Мороско никак не мог участвовать в 1691 — 1692 гг. в ка¬ком-либо походе на Камчатку.
Изучение ряда документов, связанных с камчатским походом Л. С. Мороско 1695—1696 гг., показало, что М. И. Белов не был прав и тогда, когда утверждал, что в походе Мороско участвовал Иван Васильев Голыгин, который впоследствии — "в 206 году" погиб на Камчатке. Кстати сказать, 206 г. — это не 1696—1697 гг., как писал Белов, а 1697—1698 гг., и это ясно показывает, что Иван Осипов Голыгин погиб не до похода В. Атласова, а во время него. Эти данные сразу опровергают два утверждения Белова: во-первых, то, что И. В. Голыгин трижды "ходил в коряки" до похода Атласова, и, во-вторых, то, что в рукописи, найденной А. И. Копаневым, речь шла не о И. О. Голыгине, а о И. В. Голыгине.
Попутно отметим, что значительная часть сведений Белова о службах Голыгина оказалась недостоверной. Вот один пример.
Белов утверждал, что казачий десятник Иван Осипов Голыгин "служил по Якутску с 50-х годов". На самом деле И. О. Голыгин был впервые поверстан в казаки только летом 1670 г., после смерти на Индигирке его отца Осипа Ивановича Голыги. И, кстати сказать, одним из поручителей И. О. Голыгина при его поверстании на службу был Семен Дежнев. В другом случае Белов заявил: "Казачьего десятника Ивана Осиповича следует отличать от казака Ивана Осипова Голыгина, спутника Атласова по камчатскому походу. Десятник Голыгин приходился родственником казаку Ивану Голыгину, но служили они в разное время". На самом деле здесь идет речь об ОДНОМ И ТОМ ЖЕ ЧЕЛОВЕКЕ, который в 1690 г. за участие в так называемом "бунте" 1690 г. был разжалован, бит кнутом и сослан в Забайкалье. В Якутске его обвинили в желании самовольно бежать на реку Камчатку. И характерно, что когда он был в 1691 г. реабилитирован, то сразу же выразил желание уехать на Анадырь. Вот тогда-то Иван Осипов Голыгин и отправился вскоре на север вместе с Лукой Мороско. И они вместе пришли на Анадырь, а М. И. Белов нас уверял, что будто бы "Иван Осипов Голыгин не служил на Анадыре вместе с Лукой Мороско".
В рукописи сказано: "В другий же год паки к ним приидаща двадесять человек и начаща жити с ними и к ним приходити в жилище их и почали с ними торговати и мелушными товаренцами менять, у кого какие получилися" и т. д. Нетрудно понять, что здесь идет речь о группе Ивана Енисейского, которая в 1696 г. осталась на Камчатке после ухода Луки Мороско. Сам Иван Енисейский писал о своей службе на Камчатке так: сперва он отмечал, что ходил "с Лукой Мороскою для проведования на Камчатку в четырнадцать человеках", а затем добавлял, что он "от того Луки Морозска послан был в немирные ж коряки". Еще до начала похода В. В. Атласова Иван Енисейский вернулся в Анадырский острожек, откуда его Атласов "взял с собою на Камчатку вожем и толмачем". Таким образом М. И. Белов допустил и здесь неточность, безапелляционно утверждая, что между походами Л. С. Мороско и походом В. В. Атласова не было никаких иных походов.
Явно надуманным является аргумент Белова, что в рукописи описывается поход, предпринятый только по частной инициативе, только с торгово-промысловыми целями, а де поход 1695— 1696 гг. был предпринят лишь для сбора ясака. То и другое не так. Поход Л. С. Мороско был предпринят в первую очередь "для проведывания" новых земель. Его участники собирали ясак, а после окончания сбора занимались и торговлей и промыслом. Именно таким он и описывается в найденной рукописи. Белов почему-то не придает значение сообщению в рукописи, что Л. С. Мороско и И. О. Голыгин "посланы были из Якуцка в Анадырский острог ради ясашного збору с ламуцких и юкагирских иноземцов". Без приказания анадырского приказчика М. Многогрешного они не смогли бы отправиться на Камчатку, но и сам этот поход не смог бы состояться, если бы к нему не примкнула большая группа торговых и промышленных людей. И очень вероятно, что промышленные люди Анадыря и были его главными инициаторами, а Многогрешный им выделил в "начальные люди" казака Луку Семенова Мороско и его помощника Ивана Осипова Голыгина. В 1648 г. точно так поступил колымский приказной, когда он по прошению колымских промышленных и торговых людей выделил им в начальники казака Семена Дежнева.
Таким образом, найденная А. И. Копаневым рукопись о Камчатке, безусловно относилась к известному камчатскому походу Луки Семенова Мороско и Ивана Осипова Голыгина 1695-1696 гг.
К сожалению, М. И. Белов в своем комментарии рукописи допускал и многие другие существенные ошибки. Он утверждал, что "к концу 60-х гг. относится построение Пенжинского зимовья уже у самых ворот на Камчатку". На самом деле русские обосновались там еще в конце 50-х начале 60-х гг. XVII в.
Белов весьма смело утверждал, что С. П. Крашенинников допустил ошибку, когда считал Л. С. Мороско участником похода В. В. Атласова. Он доказывал свою правоту ссылкой на то, что существует документ, по которому Атласов оставил Мороско править вместо себя на Анадыре. Но Белов не учел, что вскоре пришедший на Анадырь новый приказной Постников попытался силой вернуть Атласова из похода. Тогда-то и был послан Мороско, который и остался служить вместе с Атласовым. По его поручению Лука ходил на Опуку, а потом на Тигиль и там в урочище Кохча был вероломно убит коряками.
Белов ошибался, когда утверждал, что на тобольском чертеже Сибири 1673 г. река "Камчатка была снята". На самом деле она упомянута в самой росписи чертежа 1673 г. и ясно показана на двух шведских копиях сводного этого чертежа.
Критикуя те или иные ошибочные и поспешные заключения М. И. Белова, вместе с тем нельзя не отметить, что в его статье 1957 г. был ряд положений, с которыми вполне можно согласиться. К ним я прежде всего отношу его справедливую критику (не без влияния А. И. Андреева) тех многочисленных авторов, которые упорно заявляли, что в середине XVII в. в верховьях реки Камчатки жил дежневец Федот Алексеев Попов. Особенно резко М. И. Белов критиковал И. И. Огрызко, который объявил Федота Алексеева Попова даже... "первооткрывателем Курильских островов". Прав был Белов и тогда, когда особо отмечал, что на сибирских чертежах 1684—1685 гг. и 1687 г. уже появилось более точное изображение реки Камчатки: она уже была показана протекающей по полуострову. Полностью поддерживаю и вывод М. И. Белова о том, что автором найденной А. И. Копаневым рукописи о Камчатке был анадырский священник Яков Степанов. Белов писал: "В делах Якутской приказной избы сохранилась запись о пребывании на Анадыре в момент совершения упомянутых походов на Камчатку попа Якутской соборной церкви Троицы Иакова Степанова, который был хорошо знаком с Иваном Голыгиным и Лукой Мороско. Первый передал ему на Анадыре "письмо на бумаге иноземские руки" — так называемое японское письмо — для доставки его в Якутск, куда поп Иаков прибыл 30 мая 1697 г., выехав в дорогу, конечно, еще до похода В. Атласова. Письмо это Иван Голыгин привез "с Камчацкой земли и взял де он, Ивашко, — показал поп Иаков, — то письмо с служилыми людьми на погроме у камчацких людей". Все это дает основание считать Иакова Степанова вероятным автором записей казачьих рассказов о Камчатке".
В правильности этого заключения нет никаких оснований для сомнений.
Письмена "неведомо какие" — это действительно листок с японскими иероглифами, который попал к ительменам от потерпевших крушение у берегов Камчатки японцев из группы Денбея. Листок был получен во время похода Мороско 1695—1696 гг. С Яковом Степановым в Якутск был отправлен и первый отчет о походе Луки Семенова Мороско — Ивана Осипова Голыгина 1695—1696 гг. вместе с небольшим географическим чертежом, который был прислан в Якутск удивительно вовремя. Дело в том, что в 1697 г. из Тобольска пришло указание составить в Якутске большой настенный "Чертеж земли Якуцкого города", исправленная копия которого позже была включена в знаменитую "Чертежную книгу Сибири 1701 г." Семена Ремезова. На ремезовской дополненной копии этого чертежа Камчатка изображена явно по данным похода Луки Семенова Мороско Старицына — Ивана Осипова Голыгина 1695—1696 гг. И поэтому это изображение, безусловно, заслуживает подробного анализа.
Первоначально может показаться, что на этом чертеже земля Камчатки изображена, как считал Л. С. Берг, частью азиатского материка. На нем имеется река Пенжина с Пенжинским русским зимовьем и надписью: "Нос тот Ламской падет в Пенжинскую губу". Очевидно, что здесь идет речь о полуострове, который уже несколько лет спустя начнет называться Камчаткой по наименованию самой крупной реки, текущей в его средней части.
Сама Пенжинская губа на чертеже изображена в виде продолговатого озера, соединенного с морем в виде реки Пенжины. При внимательном изучении "Ламского носа" становится очевидным, что в виде берега Пенжины здесь дан западный берег полуострова Камчатка, на котором с севера на юг показаны следующие реки с соответствующими надписями: "Р. Воемля. Тут Федотовско зимовье бывало", "Р. Тьгим воем, а живут по ней неясашные", "Р. Воемполха, живут неясашные". Все это — реальные реки западного побережья полуострова Камчатка. "Воемля" — река Лесная встречалась в русских документах 90-х гг. XVII в. "Воемля" — искаженное корякское "Уэмлян". Как нам указала Алевтина Николаевна Жукова это название означает "ломаная". И на ней действительно в 60-х гг. XVII в. одно время жил беглый колымский казак Леонтий ("Левонтий") Федотов. Как мы уже знаем, это был тот самый легендарный "Федотов сын", о котором ходили различные легенды в Якутске и которого там считали самым первым русским, поселившимся на Камчатке.
"Тьгим воем" — скорее всего, река Тигиль. Но тут возможны и другие толкования.
"Воемполха" — это, несомненно, река Воямполка. Тот факт, что на двух последних реках отмечены "неясаш-ные", говорит явно о том, что эти сведения были получены еще в доатласовский период, и скорее всего от Луки Мороско.
Несколько ниже на чертеже — любопытнейшая надпись: "Р. Камчатка, а живут по ней неясашные камчадалы, платье на них собачье и соболье, и лисье, а луки у них маленькие на жилах с тово переводу что роженцы, а посланы на те реки из Якуцково в коряки казак Дмитрий Потапов в 204-го году". Известно, что в 1700 г. Семен Ремезов встречался в Тобольске с Владимиром Атласовым. Явно с его слов этноним "камчатские люди" был заменен на "камчадалы" — этноним впервые введенный в оборот лишь В. В. Атласовым.
По документам удалось установить, что в создании "Чертежа земли Якутцкого города" важную роль в 1697 г. сыграл казачий пятидесятник Максим Мухоплев, который в прошлом неоднократно на Колыме встречался с Дмитрием Потаповым. Так в одной из отписок с Колымы сообщалось, что в июне 1691 г. на Колыму "пришли с камени ис коряк служилые люди в Верхнее зимовье десятник казачей Митька Потапов, да с ним рядовые казаки Мишка Богдой, Ивашка Григорьев. Они доставили соболя, красных лисиц да "опытен жемчужной". Максим Мухоплев все это принял в казну и решил вновь "послать в коряки". Удалось найти его собственную запись: "И впредь, для тово ясачново збору ево Митьку Потапова с казаками пять человек послал я, Максим, в корятцкую землю, чтобы иных неясашных коряк призвать под царски высокие руки в вечное холопство". Оказалось, что в обоих случаях Дмитрий Потапов ходил не на Камчатку, а на Охотское побережье — на реки Вилигу и Тобон. Туда же Д. Потапов ходил и в последующие годы, в том числе и в 1696 г. До нас дошла и собственноручная челобитная пятидесятника Д. Потапова, датированная "206 г.": "Доволокся я, Митька, с коряцкой земли великого государя с корятцкою ясачною лисичною казною". И вторая запись, более поздняя: "... Доволокся до Индигирки реке чють жив и за немочью остался в Уяндине зимовье...". Удалось установить, что еще в 1703 г. в Якутском архиве хранились "Книги зборные ясачные коряцкие земли 205 и 206 (1696—1698) годов за руками пятидесятника Дмитрия Потапова". Но вскоре Дмитрий Потапов умер. Это стало известно из разбора жалобы Сергея Мухоплева, которому покойный остался должен по кабальным записям 15 рублей. Сергей Мухоплев требовал, чтобы деньги ему вернул брат Дмитрия — Иван, поскольку после смерти Дмитрия ему было передано "платье ево Дмитрия кафтан лисий, лапы кругом камкою цветной, да кафтан камчатой короткий, да два кафтана камчатые". 17 октября 1699 г. Иван Потапов ответил: "Кафтана лисьего нет, не давал брат ничего. Кафтана камчатого не видел, а соболи брат продал Петру Анофрееву". Впрочем, некоторые историки склонны были считать, что Дмитрий Потапов умер еще в нача¬ле 1690-х годов. Действительно, такие документы имеются. Но они появились в результате ложных слухов, пришедших с Анадыря. И они дорого обошлись Дмитрию Потапову, так как он был исключен из окладной книги Якутского острога и остался без жалованья. Но 22 июня 1693 г. умер Микита Сибирян, и тогда вторично был поверстан на государеву службу.
Дмитрий Потапов с такой необычной пометкой: "А он, Митька, служил за Носом на Анадыре в 187 (1679) году, написан он был мертв и в его место был взят Ивашко Федоров Курбатов" (сын Федора Курбатова, внук первооткрывателя Байкала Курбата Иванова, приказчика Анадырского острога в 1659-1663 гг.).
Таким образом, очевидно, что Дмитрий Потапов в течение многих лет служил на дальнем северо-востоке Сибири. Однако до сих пор остается неясным, бывал ли Дмитрий Потапов на Камчатке, как это казалось Л. С. Бергу и некоторым другим историкам. В найденных документах шла речь о реках только Охотского побережья (Вилиге и Тобоне), а не полуострова.
Однако теперь уже очевидно, что Максим Мухоплев при составлении своего "Чертежа Якутцкого города с уезды" 1697 г. смог изобразить камчатский полуостров по данным Луки Мороско, и по этой причине этот чертеж вполне можно считать еще одним источником сведений о походе 1695—1696 гг.
Наконец, в Санкт-Петербурге был найден еще один документ, связанный с камчатским походом 1695—1696 гг. Это была подлинная челобитная Луки Семенова Мороско и его товарищей — Ивана Голыгина, Максима Албазинского, Алешки Тюти, Сидора Иванова Бычана и Григория Худякова, в которой они сообщали, что в поход пошли "на своих проторях", то есть, за свой счет и взяли двух аманатов "Вонты да и Немли" и "с оленных опуцких коряк и с олюторов и с камчатцких первых людей пластину чернобурую лисию, да двадцать осемь соболей красных, да шесть лисиц сиводушных, да на погроме взяли с олюторов лисицу черную". Особо Лука Семенов отмечал, что он "взял камчатцкий острожек, а до Камчатки реки не доходил один день для того за малолюдством служилых людей. Да у них же взяли на погроме листы писаны неведомо какие и те письма отдали Володимеру Отласову. Да я же, Лучка, служа правдою вам, великим государям для достальных опуцких коряк привозу под ваши великих государей самодержавные царские высокие руки оставил двух человек казаков, да третьего толмача Мишку Ворыпаева, чтобы им оленным опуцкого коряа итти с вашим великого государя ясачным платежом в Анадырский острожек без боязни...".
Эта челоюбитная была отправлена Атласовым в Якутск вместе с казаком С. Бычаном. В ней же пояснялось, что "был де Лучко со служилыми людьми во штинадцать человек" и что "послан казак Лучко Морозко с служилыми людьми в Корятцкую землю... для разговору и призыву под их великих государей царские высокие самодержавные руки с ясачным платежом в вечное холопство".
Таким образом, уже после окончания Великой Отечественной войны, стали известны новые исторические источники, которые расширили наши представления о камчатском походе Л. С. Мороско и И. О. Голыгина 1695—1696 гг.
Несомненно, в богатейших фондах московского РГАДА еще будут найдены некоторые новые данные о камчатском походе 1695—1696 гг. Особенно важно разыскать камчатскую ясачную книгу Л. С. Мороско. Но и то, что уже удалось выявить в последние десятилетия, позволило понять, почему этот поход смог вызвать у В. В. Атласова столь сильный интерес к Камчатке.
Литературные источники:
- Полевой Б. П. Новое об открытии Камчатки, часть 2. Под редакцией Е. В. Гропянова. Петропавловск-Камчатский, издательство ОАО «Камчатский печатный двор», 1997 г.